Неточные совпадения
После этого, как, бывало, придешь на верх и станешь
перед иконами, в
своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Спаси, господи, папеньку и маменьку». Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью,
любовь к ней и
любовь к богу как-то странно сливались в одно чувство.
И мало того, что осуждена я на такую страшную участь; мало того, что
перед концом
своим должна видеть, как станут умирать в невыносимых муках отец и мать, для спасенья которых двадцать раз готова бы была отдать жизнь
свою; мало всего этого: нужно, чтобы
перед концом
своим мне довелось увидать и услышать слова и
любовь, какой не видала я.
Он злился. Его раздражало шумное оживление Марины, и почему-то была неприятна встреча с Туробоевым. Трудно было признать, что именно вот этот человек с бескровным лицом и какими-то кричащими глазами — мальчик, который стоял
перед Варавкой и звонким голосом говорил о
любви своей к Лидии. Неприятен был и бородатый студент.
— А, скажите,
Любовь Антоновна Сомова давно занимается спиритизмом и вообще — этим? — он пошевелил пальцами
перед своим лбом.
И, подтверждая
свою любовь к истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил
перед спектаклем костюм, в котором он должен был играть Иудушку Головлева, как пил Шуйский, как Ринна Сыроварова в пьяном виде не могла понять, который из трех мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил довольно высоко...
Являлись
перед ним напудренные маркизы, в кружевах, с мерцающими умом глазами и с развратной улыбкой; потом застрелившиеся, повесившиеся и удавившиеся Вертеры; далее увядшие девы, с вечными слезами
любви, с монастырем, и усатые лица недавних героев, с буйным огнем в глазах, наивные и сознательные донжуаны, и умники, трепещущие подозрения в
любви и втайне обожающие
своих ключниц… все, все!
Но, открыв на минуту заветную дверь, она вдруг своенравно захлопнула ее и неожиданно исчезла, увезя с собой ключи от всех тайн: и от
своего характера, и от
своей любви, и от всей сферы
своих понятий, чувств, от всей жизни, которою живет, — всё увезла!
Перед ним опять одна замкнутая дверь!
Перед ней — только одна глубокая, как могила, пропасть. Ей предстояло стать лицом к лицу с бабушкой и сказать ей: «Вот чем я заплатила тебе за твою
любовь, попечения, как наругалась над твоим доверием… до чего дошла
своей волей!..»
Он это видел, гордился
своим успехом в ее
любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей
свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с
своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более —
свои глаза,
свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета,
перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы — свежих источников.
Сидя теперь у одра, он мысленно читал историю Наташи и
своей любви, и когда вся история тихо развилась и образ умирающей стал
перед ним немым укором, он побледнел.
Социальная борьба, отвлекающая человека от размышлений над
своей судьбой и смыслом
своего существования, уляжется, и человек будет поставлен
перед трагизмом смерти, трагизмом
любви, трагизмом конечности всего в этом мире.
А Дмитрий Федорович, которому Грушенька, улетая в новую жизнь, «велела»
передать свой последний привет и заказала помнить навеки часок ее
любви, был в эту минуту, ничего не ведая о происшедшем с нею, тоже в страшном смятении и хлопотах.
Кружок — да это пошлость и скука под именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву каждого приятеля во всякое время и во всякий час запускать
свои неумытые пальцы прямо во внутренность товарища, ни у кого нет чистого, нетронутого места на душе; в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному старику, носят на руках стихотворца бездарного, но с «затаенными» мыслями; в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют о женщинах и
любви, а
перед женщинами молчат или говорят с ними, словно с книгой, — да и о чем говорят!
Мои письма становились все тревожнее; с одной стороны, я глубоко чувствовал не только
свою вину
перед Р., но новую вину лжи, которую брал на себя молчанием. Мне казалось, что я пал, недостоин иной
любви… а
любовь росла и росла.
Любовь Грановского к ней была тихая, кроткая дружба, больше глубокая и нежная, чем страстная. Что-то спокойное, трогательно тихое царило в их молодом доме. Душе было хорошо видеть иной раз возле Грановского, поглощенного
своими занятиями, его высокую, гнущуюся, как ветка, молчаливую, влюбленную и счастливую подругу. Я и тут, глядя на них, думал о тех ясных и целомудренных семьях первых протестантов, которые безбоязненно пели гонимые псалмы, готовые рука в руку спокойно и твердо идти
перед инквизитора.
И ты хочешь за
свой проклятый рубль, чтобы я
перед тобой в лепешку растрепалась и чтобы от твоей мерзкой
любви у меня глаза на лоб полезли?
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных чувствах, но как было начать об этом разговор на словах? Вихров, очень еще слабый и больной, только с
любовью и нежностью смотрел на Мари, а та сидела
перед ним, потупя глаза в землю, — и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в
своих мыслях, что довольно уже долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.
Она поняла, что он нашел его, обрадовался
своей находке и, может быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его у себя от всех глаз; что где-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною
любовью смотрел на личико
своего возлюбленного дитяти, — смотрел и не мог насмотреться, что, может быть, он так же, как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с
своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение на ту, которую не хотел видеть и проклинал
перед всеми.
«Вот это
любовь, — говорил я себе снова, сидя ночью
перед своим письменным столом, на котором уже начали появляться тетради и книги, — это страсть!.. Как, кажется, не возмутиться, как снести удар от какой бы то ни было!.. от самой милой руки! А, видно, можно, если любишь… А я-то… я-то воображал…»
Последний месяц меня очень состарил — и моя
любовь, со всеми
своими волнениями и страданиями, показалась мне самому чем-то таким маленьким, и детским, и мизерным
перед тем другим, неизвестным чем-то, о котором я едва мог догадываться и которое меня пугало, как незнакомое, красивое, но грозное лицо, которое напрасно силишься разглядеть в полумраке…
— Теперь он говорит — товарищи! И надо слышать, как он это говорит. С какой-то смущенной, мягкой
любовью, — этого не
передашь словами! Стал удивительно прост и искренен, и весь переполнен желанием работы. Он нашел себя, видит
свою силу, знает, чего у него нет; главное, в нем родилось истинно товарищеское чувство…
Он воскрес и для вас, бедные заключенники, несчастные, неузнанные странники моря житейского! Христос сходивший в ад, сошел и в ваши сердца и очистил их в горниле
любви своей. Нет татей, нет душегубов, нет прелюбодеев! Все мы братия, все мы невинны и чисты
перед гласом
любви, всё прощающей всё искупляющей… Обнимем же друг друга и всем существом
своим возгласим:"Други! братья! воскрес Христос!"
Груша любила его, злодея, всею страстной
своею любовью цыганскою, каторжной, и ей было то не снесть и не покориться, как Евгенья Семеновна сделала, русская христианка, которая жизнь
свою перед ним как лампаду истеплила.
Замкнутый и сосредоточенный по натуре
своей, он начал нестерпимо желать хоть бы с кем-нибудь задушевно побеседовать, рассказать про
свою любовь не из пустого, конечно, хвастовства, а с целью проанализировать себя,
свои чувства и
передать те нравственные вопросы, которые по преимуществу беспокоили его.
Но, несмотря на все старание притворства
перед другими и самим собой, несмотря на умышленное усвоение всех признаков, которые я замечал в других в влюбленном состоянии, я только в продолжение двух дней, и то не постоянно, а преимущественно по вечерам, вспоминал, что я влюблен, и, наконец, как скоро вошел в новую колею деревенской жизни и занятий, совсем забыл о
своей любви к Сонечке.
После того, разумеется, последовала нежная, или, скажу даже более того, страстная сцена
любви: Аггей Никитич по крайней мере с полчаса стоял
перед божественной пани на коленях, целовал ее грудь, лицо, а она с
своей стороны отвечала ему такими же ласками и с не меньшею страстью, хоть внутри немножко и грыз ее червяк при невольной мысли о том, что на какие же деньги она будет кушать потом.
Такое опасение Катрин, кажется, было по меньшей мере преждевременно, ибо Ченцов пока еще совершенно был поглощен пылкою
любовью своей супруги и потом искренно развлекался забавами Немврода: он охотился с псовой охотой, в которой иногда участвовала очень бойко и смело ездившая верхом Катрин, одетая в амазонку, в круглую мужскую шляпу и с нагайкой в руке; катались также молодые супруги в кабриолете на рысистом бегуне, причем Катрин всегда желала сама править, и Ченцов,
передав ей вожжи, наблюдал только, чтобы лошадь не зарвалась очень; но Катрин управляла ею сильно и умело.
Сколько ни досадно было Крапчику выслушать такой ответ дочери, но он скрыл это и вообще за последнее время стал заметно пасовать
перед Катрин, и не столько по
любви и снисходительности к
своему отпрыску, сколько потому, что отпрыск этот начал обнаруживать характер вряд ли не посердитей и не поупрямей папенькина, и при этом еще Крапчик не мог не принимать в расчет, что значительная часть состояния, на которое он, живя дурно с женою, не успел у нее выцарапать духовной, принадлежала Катрин, а не ему.
И вдруг денщики рассказали мне, что господа офицеры затеяли с маленькой закройщицей обидную и злую игру: они почти ежедневно, то один, то другой,
передают ей записки, в которых пишут о
любви к ней, о
своих страданиях, о ее красоте. Она отвечает им, просит оставить ее в покое, сожалеет, что причинила горе, просит бога, чтобы он помог им разлюбить ее. Получив такую записку, офицеры читают ее все вместе, смеются над женщиной и вместе же составляют письмо к ней от лица кого-либо одного.
Что-то хрустнуло в сердце у меня. Конечно, я ни минуты не думал, что моя Королева любит, как все женщины, да и офицер не позволял думать так. Я видел
перед собою его улыбку, — улыбался он радостно, как улыбается ребенок, неожиданно удивленный, его печальное лицо чудесно обновилось. Он должен был любить ее — разве можно ее не любить? И она тоже могла щедро одарить его
любовью своей — он так чудесно играл, так задушевно умел читать стихи…
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для
своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают
свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют
перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их,
свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу
любовь к людям, которую они все отрицают всею
своею жизнью.
Все интересы, все другие привязанности побледнели
перед материнскою
любовью, и Софья Николавна предалась новому
своему чувству с безумием страсти.
— Итак, этот-то господин, много потерявший из
любви к наукам, сидел в куртке
перед своим письменным столом; подписав разные протоколы и выставив в пустом месте достодолжное число ударов за корчемство, за бродяжество и т. п., он досуха обтер перо, положил его на стол, взял с полочки книгу, переплетенную в сафьян, раскрыл ее и начал читать.
У нас, в Калабрии, молодые люди
перед тем, как уехать за океан, женятся, — может быть, для того, чтоб
любовью к женщине еще более углубить
любовь к родине, — ведь женщина так же влечет к себе, как родина, и ничто не охраняет человека на чужбине лучше, чем
любовь, зовущая его назад, на лоно
своей земли, на грудь возлюбленной.
Сцена ее прощания с ним дает нам чувствовать, что и тут еще не все потеряно для Тихона, что он еще может сохранить права
свои на
любовь этой женщины; но эта же сцена в коротких, но резких очерках
передает нам целую историю истязаний, которые заставили вытерпеть Катерину, чтобы оттолкнуть ее первое чувство от мужа.
Вышневская. Ради Бога, не делайте меня участницею ваших поступков, если они не совсем честны. Не оправдывайте их
любовью ко мне. Я вас прошу. Для меня это невыносимо. Впрочем, я не верю вам. Пока вы меня не знали, вы жили и поступали точно так же. Я даже
перед своей совестью не хочу отвечать за ваше поведение.
Все это, впрочем, разрешилось тем, что князь, кончив курс и будучи полным распорядителем самого себя и
своего громадного состояния, — так как отец и мать его уже умерли, — на другой же день по выходе из лицея отправился к добрейшей тетке
своей Марье Васильевне, стал
перед ней на колени, признался ей в
любви своей к Элизе и умолял ее немедля ехать и сделать от него предложение.
Его
любовь сама по себе в крови чужда всякого тщеславия… но если к ней приметается воображение, то горе несчастному! — по какой-то чудной противуположности, самое святое чувство ведет тогда к величайшим злодействам; это чувство наконец делается так велико, что сердце человека уместить в себе его не может и должно погибнуть, разорваться, или одним ударом сокрушить кумир
свой; но часто самолюбие берет перевес, и божество падает
перед смертным.
— Нет, ты, касатка, этого не говори. Это грех
перед богом даже. Дети — божье благословение. Дети есть — значить божье благословение над тобой есть, — рассказывала Домна, передвигая в печи горшки. — Опять муж, — продолжала она. — Теперь как муж ни люби жену, а как родит она ему детку, так вдвое та
любовь у него к жене вырастает. Вот хоть бы тот же Савелий: ведь уж какую нужду терпят, а как родится у него дитя, уж он и радости
своей не сложит. То любит бабу, а то так и припадает к ней, так за нею и гибнет.
Она и гордилась им, и умилялась
перед ним и
перед собой и
своей любовью, и вся млела и таяла от
любви к нему.
Благодаря усердному чтению романов, а частью и собственным опытам, Эльчанинов успел утончить
свои чувства, знал
любовь в малейших ее подробностях и все это высказывал
перед молодыми девушками, из которых Вера часто дремала при этом, но совершенно другое было с Анной Павловной: она заслушивалась Эльчанинова до опьянения.
Напротив, в утешение ему сулила, что она найдет случай
передать ему будущего ребенка, уверяла, что отныне у них другие обязанности, что дружба их теперь навеки закреплена, — одним словом, логики было мало, но цель была все та же: чтоб он избавил ее от
любви своей.
Цари на славу ей!
Будь окружен
любовью и почетом!
Будь праведен в неправости
своей —
Но не моги простить себе! Не лги
Перед собой! Пусть будет только жизнь
Запятнана твоя — но дух бессмертный
Пусть будет чист — не провинись пред ним!
Не захоти от мысли отдохнуть,
Что искупать
своим ты каждым мигом,
Дыханьем каждым, бьеньем каждым сердца,
Свой должен грех! И если изнеможешь
Под бременем тяжелым — в эту келью
Тогда приди…
Вполне уверенная в счастии
своей дочери,
перед которою в глубине души признавала себя виноватою, удивляясь, не понимая, как она до сих пор так мало ценила и красоту, и ангельскую доброту, и безграничную дочернюю
любовь своей Наташи, — она почувствовала сама такую нежность и
любовь к ней, которая мгновенно овладела всем ее существом,
перед которою побледнели все ее другие желания и привязанности, все горячие увлечения.
— Будто! — произнес обычную
свою фразу полицмейстер. — Он сам пишет другое, — прибавил он и подал мне составленный им протокол, в котором, между прочим, я увидел белый лист бумаги, на которой четкой рукой Иосафа было написано: «Кладу сам на себя руки, не столько ради страха суда гражданского, сколько ради обманутой моей
любви.
Передайте ей о том».
Тогда Арсений наденет белую кавказскую папаху на голову и темно-синее пенсне на нос, будет куражиться в трактире напротив, пока весь не пропьется, а под конец загула будет горько плакать
перед равнодушным половым о
своей безнадежной
любви к Фридриху и будет угрожать смертью поручику Чижевичу.
Отчего Ростанев отрекается от
своей воли
перед Фомой Фомичом и считает себя решительно недостойным
любви Настеньки,
своей гувернантки, которую страстно любит?
Я, смирный, добродушный молодой человек, знавший до сих пор только
свои книги, да аудиторию, да семью и еще несколько близких людей, думавший через год-два начать иную работу, труд
любви и правды; я, наконец, привыкший смотреть на мир объективно, привыкший ставить его
перед собою, думавший, что всюду я понимаю в нем зло и тем самым избегаю этого зла, — я вижу все мое здание спокойствия разрушенным, а самого себя напяливающим на
свои плечи то самое рубище, дыры и пятна которого я сейчас только рассматривал.
Страшные последствия человеческой речи в России по необходимости придают ей особенную силу. С
любовью и благоговением прислушиваются к вольному слову, потому что у нас его произносят только те, у которых есть что сказать. Не вдруг решаешься
передавать свои мысли печати, когда в конце каждой страницы мерещится жандарм, тройка, кибитка и в перспективе Тобольск или Иркутск.
И если я в данную минуту хочу явить собой Москву — лучше нельзя, то не для того, чтобы Петербург — победить, а для того, чтобы эту Москву — Петербургу — подарить, Ахматовой эту Москву в себе, в
своей любви, подарить,
перед Ахматовой — преклонить.